Мы позвонили Никите Алексеевичу Струве с тем, чтобы, пусть немного запоздало, поздравить с 85-летием и рассказать о подготовке к открытию музея Ивана Бунина в Воронеже.
В Воронеже наследник известнейшего российского рода был всего однажды, в 1992 году, но его запомнили все представители культурной общественности. С «кадетской» бородкой клинышком, по-дворянски грассирующий, с безукоризненным русским языком, издатель и друг Солженицына, известный ученый и писатель, Никита Струве представлял у нас одновременно и Запад, и старую Россию. И то и другое воронежцы открывали взахлеб.
Струве устраивал презентации книг русских авторов своего издательства ИМКА-пресс, читал лекции студентам, дарил книги библиотекам, ходил по литературным местам Воронежа, встречался со множеством людей.
В первую очередь, мы задали довольно бестактный вопрос – но задали смело, потому, что были уверены в мудрости и доброжелательности этого человека:
-Никита Алексеевич, мы уже как-то назвали вас в нашей газете «последним человеком, входившим в близкое окружение Бунина». Может, мы ошиблись, есть еще во Франции люди из этого круга?
Собеседник на том конце провода засмеялся:
-Меня уже спрашивали об этом. Нет, все правильно. Я - последний. Во всех смыслах этого слова.
Родственные отношения
- Вы говорите по-русски без малейшего акцента, Вы проповедник и проводник русской культуры и при этом почти с гордостью заявляете, что в вас нет ни капли русской крови.
- Я говорю так, когда хочу подчеркнуть свою «русскость» по духу и культуре. Наш род в России известен со времен наполеоновских войн, когда астроном Вильгельм Струве, уроженец Северной Германии сбежал от наполеоновских войн и стал Василием Яковлевичем Струве, создателем первой обсерватории в России. И пять поколений его потомков были астрономами.
Но это не по нашей линии. По нашей линии был его сын, губернатор Астрахани, Перми - и отец Петра Бернгардовича Струве, известного русского философа, историка, экономиста, политика и даже автора «Манифеста российской социал-демократической рабочей партии». Петр Бернгардович – мой дед. От позапрошлого века меня отделяет лишь два поколения.
- Воронеж не мелькал в биографии никого из предков?
- Нет, но в своей жизни я много общался с выходцами из ваших мест. Самый яркий - это, конечно, Иван Алексеевич Бунин. Несмотря на разницу лет, я почти что дружил с ним. Хотя, наверное, это была больше дружба «по наследству» - от отца и деда. Это было семейное общение.
Мы жили в районе Оттой – он считался «русским кварталом». Неподалеку от нас проживала Щепкина-Куперник, семьи Лермонтовых, Вейдле, за углом - Ремизов, Евреинов. Наши родственники - бабушка и ее дети - тоже там жили неподалеку. Общение было довольно тесное, друг с другом на улицах раскланивались, ходили в гости.
Много встреч было в Русской консерватории – на балах, чтениях, концертах. Хорошо помню, как Бунин читал своих «Косцов». Там было много других писателей, в частности, Тэффи. Но Бунин читал лучше всех - отчетливо, собранно, акцентировано - как хороший актер.
«Почитателей не пугала его резкость»
- Какой эпизод все-таки наиболее памятен?
- В 45-м году Иван Алексеевич отмечал у нас дома Новый год. Он только что приехал с юга Франции. Интересовался новостями, участливо расспрашивал о последних днях жизни деда. Меня сравнивал с поэтом Дельвигом –за внешность. Горел камин, звучали стихи… Но нечасто окружающим везло на такое душевное общение. Теплых слов дождаться от Бунина было трудно. Доброту он как бы поручил своей жене Вере Николаевне. Чудесная, добрая, милая женщина, с которой мы много общались – и при жизни, и после смерти писателя.
А себе Бунин оставлял резкие высказывания, показную злость, любовные похождения, которые так расстраивали супругу. За годы знакомства я видел Ивана Алексеевича в разных проявлениях. Потом я понял: он так самоутверждался.
Эмиграция – это серьезное испытание, а для такого человека особенно. В России Бунин был уже знаменитостью, он мог вести себя проще и естественнее. А здесь надо было еще что-то доказывать, вызывать на себя внимание и критику и преодолевать ее.
- Почитателей не отпугивала такая угловатость его поведения?
- Нет, почитателей у него всегда было много. Всем было нелегко в эмиграции. У каждого была своя трагедия, свой надлом. И, несмотря ни на что, Бунин был гордостью русской эмиграции. Поклонники помогали ему материально. Потом, получив Нобелевскую премию, Иван Алексеевич сам стал помогать тем, кто нуждался.
- Значит, он умер богатым человеком?
- Нет, в последние годы жил скромно. Правда, квартира на рю Оффенбах была довольно большой, но в ней вместо роскоши царил русский беспорядок. В 1992 году в Орле я видел, как рабочий кабинет Бунина воспроизвели в музее. Довольно точно воссоздали обстановку, но там все прилизанно, все аккуратно – одним словом, живую атмосферу дома музейщики не передали. В последние годы я уже приходил на рю Оффенбах, главным образом, чтобы пообщаться с супругой Верой Николаевной, или что-нибудь принести по ее просьбе. Сам Иван Алексеевич предпочитал лежать в своем кабинете и разговаривал с приходящими через дверь. Думаю, не хотел, чтобы его запомнили в плохом виде. Он даже завещал похоронить себя с покрытым лицом.
- Как это было?
- 8 ноября 1953 года Вера Николаевна нам позвонила и сообщила скорбную, но ожидаемую весть. Родители послали меня к ней в то же утро, чтобы помочь. Я куда-то звонил, что-то устраивал. Удивительно, но никого в этот момент в доме не было – хотя я знал, что соседи, Нилусы, тоже в этот момент где-то о чем-то хлопотали. Я попросил Веру Николаевну разрешить мне открыть лицо покойного – я был уверен, что увижу какое-то особенно значительное выражение. Она не разрешила. Так что я, человек хоронивший Бунина, помню его только живым.
« Воронеж – Мандельштам и Дивногорье…»
- Вы передали в фонд будущего воронежского музея некоторые письма Ивана Алексеевича. Что-то у вас еще осталось из бунинских реликвий?
- Многое еще осталось. Рукописи. Книги с его собственноручными пометками. Письма. Я обязательно разберусь с этим наследием и передам какие-то вещи для воронежского музея.
- Вы видели, наверное, все мемориальные заведения, посвященные Бунину. У вас есть представление о том, как может выглядеть музей на его родине?
- Не надо сильно приглаживать его личность, его быт. Конечно, история русской эмиграции как-то должна присутствовать – она важна для понимания многих вещей. В этом смысле Воронеж даже в выигрышном положении – над ним не довлеет советская традиция.
- Вы так легко упоминаете имя нашего города. Все-таки он, видимо, Вам запомнился, несмотря на то, что был лишь одним из 50 или 60 городов вашего «русского марафона» начала 90-х.
- Да, поездки по России в 1990-м и 1992 годах были очень насыщенными. Мы с патриархом Алексием даже «соревновались» – кто больше городов посетит. Но Воронеж я не мог не запомнить. Это город моего паломничества. Поэзия Мандельштама была темой моих научных трудов, моей книги, и я просто мечтал побывать в местах, где были созданы «Воронежские тетради». Когда мы подошли к дому, где жил Мандельштам, к этой «улице-яме», я испытал настоящий трепет. В библиотеки я привез книги о Мандельштаме, в университете читал лекции о Мандельштаме. Но по прошествии лет при слове «Воронеж» я вспоминаю в первую очередь Дивногорье. Это удивительное место, в ном есть что-то боготворное. Не знаю, как другие, а я это почувствовал.
«Памятные знаки устанавливаются не для тех, кто помнит»
- В Париже, наконец, открылась памятная доска на улице имени Марии Скобцовой –- монахини, иконописца, участницы движения Сопротивления, чьими сподвижниками были и выходцы из наших краев. Улицу назвали еще в прошлом году, но доску не смогли тогда же открыть - из-за ноябрьских терактов в Париже. Вчера вам удалось побывать на церемонии?
- К сожалению, на официальное торжество я снова не попал - на этот раз улицы перекрыли из-за студенческих демонстраций. Но неделей ранее я выступал на памятном вечере, который православные активисты устроили в приходе матери Марии. Так что главное я успел сказать. Я лично не знал Марию Скобцову. Но моя будущая супруга с ней была дружна еще в Ницце. А во время войны ходила к ней за благотворительной едой. Ее семья с тремя детьми потеряла кормильца, и мать Мария им помогала. Более того, сестра супруги ходила с Марией Скобцовой на парижский рынок, где торговцы отдавали им продукты. Марии доверяли, отдавали много - так что нужны были помощницы, чтобы всю эту снедь доставить в дом монахини. На том доме уже устанавливали доску – но здание было разрушено. Драматическая история с памятными знаками удивительным образом продолжилась и сейчас.
- А многим ли парижанам сегодня что-либо скажет сегодняшнее название маленькой улочки и эта многострадальная доска?
- Памятные знаки устанавливаются не для тех, кто и без того помнит, а для тех не знает - чтобы будить интерес.
- В Воронеже тоже обсуждается вопрос о том, чтобы переименовать часть улицы Фридриха Энгельса в улицу Бунина. Как вы относитесь к этому? В Орле, помнится, Вы инициировали переименование улицы Пролетарской в улицу философа, экономиста, православного мыслителя отца Булгакова.
- Я не инициировал. Я просто поддержал тамошних инициаторов, потому что считаю: многие представители эмиграции достойны быть представленными на картах российских городов. Но их имен там нет – в силу несправедливых исторических причин. Я, конечно, поддерживаю идею улицы Бунина. Но решать должны сами воронежцы.
«Везения и удачи - всем воронежцам!»
- Вам 85, вы все прекрасно помните, вы полны энергии, продолжаете работать, занимаетесь общественной деятельностью. Русские журналисты любят такой вопрос: в чем секрет вашего долголетия?
- Никакого секрета нет. Мне просто всегда везло. Везло на хорошую работу, где я чувствовал себя комфортно – Парижский университет, издательство, выставки, музеи. Везло на людей. Теперь повезло превзойти по продолжительности жизни всех представителей своего рода – пока кроме Глеба Петровича Струве, который дожил 87 лет. Но прежние объемы работы я уже не осиливаю. Не преподаю. Мало езжу. Но пока возглавляю ИМКА-пресс, редактирую два христианских журнала – русский и французский. Пытаюсь организовать при издательстве постоянный центр-музей Солженицына – на этот раз не для эмигрантов, а для французов, ведь его творчество оказало немалое внимание и на французскую культуру. Это работа не на один год.
- Ну…Нам остается только пожелать вам везения в исполнении и этих планов.
- И всем воронежцам тоже - везения и удачи!
Беседовал: Александр Саубанов
О появлении улицы матери Марии Скобцовой подробнее читайте http://vrntimes.ru/articles/obshchestvo/ulicu-v-parizhe-nazvali-imenem-m...
Версия для печати
Комментарии