Мы очень боимся услышать на обходе: «Я устал» – врач «красной зоны» Оксана Зотова

Оксана Зотова – терапевт и заведующая приемным отделением БУЗ ВО «Борисоглебская районная больница». В последние полгода она работает в «красной зоне» и вместе с коллегами лечит больных коронавирусом. Но практика показывает, что человеческий фактор и сопутствующие хронические болезни, – не всегда позволяют сохранить  жизни.  Рассказываем – как болеют сегодня, что дает шанс на выздоровление и какие чувства испытывает врач, когда теряет пациента.

– Какие ассоциации у вас возникают с «красной зоной»?

– Сейчас, наверное, никаких. Это уже обычная работа: идешь и выполняешь ее. Первые раз, знаете, как на экзамене, когда тянется рука к билету, сердце колотится, что там ждет, что там выпадет, как будет – непонятно. Потом взял билет и как-то сразу спокойно становится.

– Как долго продолжалось такое состояние?

– Так происходило в первый-второй вход в изоляцию, затем все превратилось в рутинную работу.

– Коронавирус сегодня –это данность, которую нужно просто принять? Или это то, к чему привыкнуть будет просто невозможно?

– К этому сложно привыкнуть, каждый раз все происходит по-другому, и никогда не знаешь, во что именно выльется. Скорее всего, коронавирус останется с нами, с ним нам придется и дальше жить.

– На дежурствах вы часто сталкиваетесь с большой нагрузкой как моральной, так и физической, рискуете здоровьем. Задумывались об уходе из сферы здравоохранения или, может, о переходе из бюджетной в частую организацию?

– Мыслей об уходе из медсферы никогда не возникало, потому что со школы хотела стать врачом. Окончила Рязанский Государственный Медицинский Университет им. Академика Павлова, училась на лечебном факультете. И вот с 1998 года работаю в Борисоглебской райбольнице. Вопрос об уходе в частную клинику не рассматривался вообще.

– А почему? Говорят, там получше условия, заработная плата повыше.

– Заработать можно  хорошо и в государственном учреждении, было бы желание. Мне кажется, в частных клиниках не всегда все честно. Не в обиду коллегам, но вот такое мое личное мнение на это счет. Может, там хорошо и здорово, но не мой вариант.

– Сколько раз переболели коронавирусом –какой из них был самым тяжелым для вас?

– Я болела один раз, это было год назад. В то время еще не работала в ударной зоне, осматривала пациентов в приемном отделении. Тогда достаточно часто приходилось выявлять COVID-19, причем в самые неожиданные моменты. Там и подхватила.

О том, что у меня коронавирус, узнала на работе. Пришел положительный тест, и просто не понимала, что делать в те минуты. Меня окружали сотрудники и пациенты, было странное ощущение, ведь я же заразная, нужно изолироваться. В итоге я всем сказала, чтобы никто ко мне не подходил. Начала быстро собираться, попутно из двери давала указания сотрудникам, надо было все обработать, включить кварц. И мысли в голове сидели – что я же сейчас домой пойду, а там ребенок и муж.

– И как же в итоге, отправились домой? Никто больше в семье не заболел?

– Куда же еще? Конечно, домой. Муж ругался, говорил: «Твоя санитария сведет нас всех с ума», потому что влажная уборка делалась не то что два раза в день, а пять – ручки обрабатывались хлоркой, мои отдельные кружки и тарелки мылись в посудомойке на 60-ти градусах, например. По возможности пыталась дистанцироваться от семьи. Пока я болела, никого не заразила, правда, через полгода коронавирус и у них выявился.

– Расскажите о пациентах с COVID-19, которые запомнились вам больше всего. Опишите их состояние, что вас в них сильнее зацепило? Может, то, как они стойко держались даже при большом проценте поражения легких?

– У нас практически все пациенты в памяти, доктора не дадут соврать, потому что, по сути, мы болеем вместе с ними. Всю их боль и страдания мы с ними чувствуем – каждый нам чем-то запоминается, они в голове, перед глазами, особенно, тяжелые больные, так как достаточно долго у нас лежат.

Запомнились два молодых парня, которым было около 30 лет, они лежали у нас летом. Один находился под аппаратом ИВЛ, а второй дышал сам и он очень боялся, что попадет на искусственную вентиляцию. Заходишь, спрашиваешь, как у него дела, он всегда говорил: «У меня все хорошо». У него просто ужас плескался в глазах, но говорил, что все в порядке. Вот этим «все хорошо» убеждал нас, врачей, убеждал себя, что в итоге он вылечился и выписался из больницы. Выжили оба парня, хотя у них поражение было по 95% [прим. ред. – В конце ноября в департаменте здравоохранения заявили, что в рамках благотворительной программы Борисоглебская РБ получила новый аппарат искусственной вентиляции легких (ИВЛ). Он установлен в реанимационном корпусе, где ежедневно помогает пациентам с коронавирусной инфекцией, находящихся в тяжелом состоянии. Всего в районной больнице 37 аппаратов ИВЛ] .

– Что вы чувствуете, когда видите больных без шансов на выздоровление, которым уже нельзя помочь? Правда, что профдеформация в таких случаях играет далеко не последнюю роль? Или каждый умирающий больной (не по вине врача) переживается тяжело?

– Мы стараемся понять, что работа – есть работа, люди будут погибать, особенно если есть какая-то сопутствующая патология, больные с запущенными диагнозами. Но все равно, это очень-очень тяжело понимать, что ты больше ничего не можешь. Собственное бессилие изматывает, когда стоишь и думаешь, что же еще сделать, когда  до этого уже все перепробовали, а все равно ничего не получается. Страшно смотреть на то, как человек умирает. Плюс у нас еще очень маленький город, по сути все друг друга знаем через пятые-седьмые руки. И тяжело, когда звонят, говорят, чтобы мы что-нибудь еще сделали, полечили как следует. Да мы и так всех лечим как следует.

– Что вас, как врача, огорчает больше всего в случае с больными коронавирусом? Например, их игнорирование рекомендаций, отсутствие серьезности в лечении и т.д.

– Все-таки вариант по типу «пропей и тебе станет лучше» – это амбулаторно-клинический этап. Наши стационарные пациенты выполняют абсолютно все, что мы говорим, у них просто другого выхода нет. Они стараются сделать все. 

Больше  расстраивает отношение родственников. Когда ты выкладываешься полностью, а родственники начинают предъявлять какие-то претензии, которые всегда необоснованны. В таких случаях не пытаемся оправдываться, просто делаем свою работу, стараемся от них как-то дистанцироваться, горечь от общения все же остается. Просто они должны понять, что от таких «наездов» мы ни хуже, ни лучше пациентов не лечим, любим их и относимся ко всем одинаково.

– Кто, по вашему мнению, из медработников всегда на передовой «красной зоны»? Какая вообще атмосфера в коллективе?

– Я считаю, что тяжелее всего медсестрам и санитаркам, потому что девчонки практически не выходят из зоны. У врачей есть возможность зайти, выйти, посидеть и позаполнять документы, вернуться в зону, если нужно. Мы туда-сюда курсируем в течение дня, а они туда заходят и до последнего бегают от одного больного к другому. Они выходят оттуда просто выжатые как лимоны. И так все смену, независимо от того, день это или ночь. И больные очень тяжелые по своему состоянию, они все лежат, слабость такая, что не могут протянуть руку и попить воды. Их приходится поить, кормить, переодевать, поворачивать с боку на бок, перестилать им постель. Конечно, это тяжело, поэтому если бы не девчоночки, наши санитарочки, я не знаю, как бы мы справились.

В смену работает порядка 15 сотрудников, в ночь – меньше на три врача. Мы одна большая семья, я бы даже коллективом особо не назвала. Хорошо друг друга знаем, все новые сотрудники, которые сразу не вливаются в семью – надолго у нас не задерживаются, приходят и уходят, такова реальность.

– Ситуация с коронавирусом сильнее сдружила коллектив или он у вас всегда был таким?

– До появления «красной зоны» мы все работали в одной организации, но в разных отделениях. Конечно, друг друга знали, общались, но не так плотно. И сейчас в силу обстоятельств нам пришлось объединиться, теперь ежедневно варимся в общем котле.

– Какого быть больным коронавирусом сегодня? Если сравнить прошлый год и этот? Перестали паниковать?

– Нет, паниковать они будут всегда, потому что удушье, когда человеку не хватает кислорода, – это самое страшное. Какую-то боль еще можно стерпеть, а отсутствие воздуха – нет. И они паниковали, паникуют и будут паниковать, те больные, которые нуждаются в респираторной поддержке.

Сравнить пациентов в начале пандемии и сейчас я не могу, потому что не работала тогда. В коронавирусной зоне тружусь всего полгода. Но, наверное, как-то поменялось отношение пациентов к COVID-19, потому непривитые больные часто спрашивают, когда можно вколоть вакцину. Они настолько напуганы, что вся эта дурная антипрививочная компания вылетает из головы буквально в первые сутки пребывания в нашем отделении. Пациенты начинают спрашивать, почему им было хорошо, а теперь плохо? А потом выясняется, что прививку они и вовсе не делали. Почему? Говорят, что не знают. Ну вот поэтому им так и плохо сейчас, наверное.

– Когда обнаруживается, что у пациента коронавирус, болезнь лучше не запускать и сразу залечивать препаратами? Или не от этого зависит и COVID-19 может начать прогрессировать даже при самой тщательной терапии?

– В общем-то болезнь может прогрессировать несмотря на наше лечение и, как ни странно, вопреки нашему лечению. Все зависит от человека. Запускаются аутоиммунные процессы – как себя поведет организм, как он отреагирует – трудно сказать. Поэтому и агрессивное лечение назначать тоже не стоит, неизвестно, как оно все повернется. Смотрим по ситуации, как оно пойдет – ежедневно читаем и пересматриваем листы назначения каждого больного, берем анализы, именно на это и ориентируемся, поскольку у всех все индивидуально, одинаковых пациентов нет.

– Расскажите о своем самом ужасном ковидном дне, в который буквально валились с ног. Когда это было? Сколько тогда поступило больных? Что делали?

– В этом году конец сентября – начало октября, эти три недели, а то и целый месяц выдались особенно ужасными. Наше отделение рассчитано на 40 коек, а нам звонят из других подразделений, развернуто на тот момент их было четыре, и говорят, что сатурация падает у молодого пациента, просят ради всего святого забрать. А нам некуда! Предлагали брать на обмен, а нам даже обменять некого – 25 человек из 40 на сипап-терапии (искусственная вентиляция легких), остальные 15 больных дышат через раз.

Вы до этого спрашивали о паникующих больных, а в тот момент уже мы, врачи, начинали паниковать, потому что реально понимали, тот больной тоже нуждается  в помощи аппарата, а мы сделать ничего не могли. Тяжело было хоронить друзей, знакомых, родителей знакомых. В тот период просто хотелось сесть и разреветься, что наш молодой доктор и делал – приходила с обхода и плакала. Так хотелось с ней. Мы ей говорили, что так нельзя, а самим на самом деле хотелось также поступить.

– За последний год количество увольнений из бюджетных организаций здравоохранения выросло или врачи наоборот приходят? Объем работы в несколько раз возрос, может, кто-то уволился из ваших коллег?

– Определенные кадровые движения и перестановки всегда были и будут. К нам и из частной клиники приходили специалисты. А из нашей больницы увольнялись не только молодые доктора, но даже опытные врачи – больше не хотят работать с COVID-19. Отмечу, что в прошлом году в период большой нагрузки нам отлично помогали молодые врачи, основная работа держалась на них.

– Какую роль играют волонтеры и студенты в лечении и выхаживании больных коронавирусом? Какую работу им доверяют выполнять?

– Волонтеров у нас нет, насколько я знаю. А вот студенты  работают и очень хорошо помогают. Молодые специалисты из колледжей поначалу выполняют функции санитаров, а из институтов – сестринские обязанности и даже врачебные. Все зависит от курса и количества практики [прим.. ред. – известно, что департамент здравоохранения Воронежской области активно работает в направлении волонтерства, даже составляет план-график добровольческих мероприятий. Также студенты старших курсов ВГМУ им. Н. Н. Бурденко с начала пандемии продолжают помогать департаменту здравоохранения в борьбе с коронавирусной инфекцией, принимая звонки по «горячей  линии»].

– Бывало ли, что родственникам больных разрешали помочь? Не в качестве медперсонала, конечно, но, может быть, оказать какую-то элементарную помощь пациенту, своему родственнику?

– На моей памяти такое было дважды. Первый раз, когда у нас лежал пожилой мужчина лет 60-ти, который совершенно отказывался бороться. А в таких вопросах многое зависит от настроя самого пациента. Мы очень боимся услышать на обходе: «Я устал», если нам это кто-то говорит, значит, он скоро умрет. Хоть наизнанку вывернись, все наши действия бессильны. Тот мужчина говорил нам: «Я устал, я ничего не хочу, оставьте меня в покое, дайте мне умереть». Прямым текстом. Мы с этим ничего не могли поделать, объясняли родственникам, что все наши действия бессмысленны. Его родственница просила пропустить к нему, мы разрешили, тем более она сама работала в «красной зоне», все наши правила знала. Заходила, беседовала с ним, смотрела за тем, как его кормят и поят. Его родственница ведь нам не поверила, что он даже руку не протягивает ни к чему, просто лежит. Побыла с ним, все увидела своими глазами.

– И что в итоге?

– Он умер. Он устал, поэтому и умер.

– А второй случай из практики какой?

– У нас в отделении лежала молодая девушка 1999 года рождения, тяжелая, с сахарным диабетом. У нее развился миокардит, сердце начало плохо работать, была низкая фракция выбросов, начался сепсис. Ее подключили к ИВЛ. Разрешили зайти в палату маме, чтобы хотя бы последние минуты побыла с ней. Девочку потом направили в Воронеж, пролежала какое-то время, но выжить не удалось. Если у первого пациента была возможность остаться в живых, а он просто не хотел, то здесь, она хотела, а шансов уже не было.

– На данный момент вакцинация или медотвод уже стали обязательными условиями для ведения полноценной жизни. Но появление новых штаммов, скорее, требует разработки других вакцин. Как думаете, насколько будет действенна та же вакцина «Спутник Лайт» от более агрессивных штаммов вроде «омикрона»?

– Сложно сказать, у нас этими вопросами занимаются вирусологи. Если они сочтут, что это работает, значит, будем прививаться. Если нет, тогда придумают что-то новое. Я родилась в Советском Союзе и выросла в нем. Нас не спрашивали в роддоме: «А не желаете ли вы сделать прививку БЦЖ [от туберкулеза], от гепатита? А будем ли мы прививаться от кори и краснухи?». Был национальный календарь прививок, хотим, не хотим – надо. Прививали всех, и ничего, и мы, и поколение до нас – все выросли, живы.  А сейчас я понять не могу, что это за нездоровый ажиотаж, весь мир прививается, а у нас какие-то волнения в стране. Люди, которые понимают, чем это может закончиться, они прививаются, а те, кому лишь бы пошуметь и неважно на какую тему, лишь бы не как все – это основной контингент антипрививочников [прим. ред. – Департамент здравоохранения 20 декабря сообщал о поступлении 49,5 тыс. доз вакцины от коронавируса «Спутник V». Всего в Воронежскую область с начала прививочной кампании поставлено 1,5 млн доз вакцины. К 20 декабря в регионе иммунизировано 1,24 млн человек, из них 1,17 млн граждан завершили вакцинацию и получили обе дозы вакцины].

– То есть вы полностью поддерживаете вакцинацию?

Я привита, моя семья – дети, муж, родители – тоже. Причем мама и папа уже прошли ревакцинацию.

– Может, у вас уже выработались какие-либо собственные ритуалы того, как не заболеть вирусом? Расскажите о них, вдруг вы пьете чай с лимоном по пять раз в день –и это реально работает.

– У нас и правда есть ритуал. Мы с коллегами никогда не ходим в зону на голодный желудок, обязательно должны попить чай, кофе, перекусить. У меня, например, мытье рук просто доходит до фанатизма. Если подержалась за истории болезней, потом мне пришло в голову что-нибудь съесть или выпить, я иду и мою руки. Если я подержалась за телефон, я иду и мою руки. Механизм действий выработался уже просто, как у собаки Павлова.

– Как у вас в кабинете уютно, по-новогоднему, празднично.

– Мы же тут живем! Мы здесь времени проводим больше, чем дома, с учетом всех дежурств. Реаниматологи заступают на сутки, на 24 часа. В принципе рабочий день у нас ненормированный. Мы можем вернуться домой и в девять часов вечера. В октябре, в самый сложный месяц, бывало, что в 22-22:30 уходили домой, а в 07:00 снова приходили. И так каждый день – без суббот и воскресений.

До того, как я начала лечила пациентов в зоне, – иначе относилась к работе, да и к жизни. Зато сегодня для нас с коллегами каждый день как праздник – накрываем стол с едой для перекусов, традиционно собираемся вместе, пьем чай или кофе, получаем правильное настроение друг от друга. Жизнь может оборваться в любое мгновение.

Автор: Виктория Ненашева

Фото автора