Ирина Алексеева: «Не исключаю, что мы можем перевезти Никитинский театр в другой город»

Воронежская область оказалась единственным регионом, где с 3 по 18 февраля оказалась под запретом деятельность театров. Против такого режима выступали многие деятели культуры, в том числе директор Никитинского театра Ирина Алексеева. «Время Воронежа» пообщалось с ней о проблемах, которые возникли из-за ограничений, а также выяснило, куда театр может переехать в будущем.

– «Культурный локдаун» объявили с 3 по 9 февраля, затем продлили сначала до 16 февраля, а потом до 18 февраля. Вы объявили, что театр возобновляет работу с 10 февраля. Много ли успели провести спектаклей? Много ли было зрителей? Оправдан ли был этот риск?

– Мы объявили об открытии, но намного раньше закрылись, успев отыграть только один спектакль. Если бы риск был не оправдан, наверное, мы не стали бы ничего проводить.

У нас нет проблем со зрителями. Всегда в рамках той заполняемости, которая разрешена, мы работаем на 100 %. В день спектакля у нас уже невозможно купить билеты. Когда объявили локдаун, в принципе было неожиданно, потому что, как ни странно, на фоне каких-то повсеместных или мировых ограничений послаблений, вдруг у нас в области закрываются некоторые места. Это же нелогично? Нелогично. Это вообще единственные места, мне кажется, которые действительно безопасны в плане распространения инфекции – это не общественный транспорт, не торговый центр, это даже не кафе, где в принципе все рядышком к друг другу находятся. Причем в театре действительно проверяют QR-коды: заходит зритель и проходит через определенные этапы –показывает QR-код, измеряет температуру, надевает маску. Только так зритель может пройти в зал. Кроме того, в отличие от общественного транспорта и каких-то переполненных магазинов, человек, у которого болезнь в какой-то активной форме, не пойдет в театр. Поэтому это решение с запретом на работу, на мой взгляд, было каким-то толчком к «убиванию» нашей культуры.

– Это было лично Ваше решение или коллективное?

– Это было мое личное решение, очень сложное, эмоциональное, не скрою. Честно говоря, я не ожидала, что это будет такой яркий инфоповод. Я решила, что сделаю пост и просто посмотрю на реакцию людей. Закрывать залы с наполняемостью 500 человек – логично. Но у нас с 50% занятых мест всего 50 человек возможно разместить. Причем почему-то только Воронежская область закрыла культурные объекты. Больше ни один регион этого не сделал.

Я понимаю, когда все растерялись – весь мир – и закрыли страны на полгода на карантин. Но там и люди умирали. Было обоснованно все, и никто не кричал, никто не сопротивлялся, в том числе и мы. Потом начали потихонечку развивать с Департаментом культуры ситуацию поддержки театра. Осень закрыли – не возмущались, в феврале 2022-го – тоже решили подождать, но, когда они объявили, что продлевается это безумие, это беспощадное решение, мы не сдержались.

– Есть в коллективе театра те, кто поддерживает такие меры?

– Нет.

– Ждете еще какой-нибудь локдаун?

– Я могу сказать одно, и об этом нужно писать. За весь этот период у нас ни одного зрителя не было, который бы поддержал эти меры. Наоборот, в театр хотят идти, спектакли хотят смотреть. Когда мы объявили о возвращении на сцену, зритель был счастлив.

– Бывало, такое, что приходилось разворачивать человека на входе из-за пренебрежения какими-то ковидными ограничениями?

– Да.

– Часто такое случается?

– Нет, сейчас это случается не часто. Поначалу, когда только ввели QR-коды, были возмущенные зрители, с которыми приходилось работать и объяснять, что не театр придумал такие ограничения. При этом везде есть информация, что вход только по QR-кодам. И то мы, кстати, шли навстречу и возвращали деньги тем зрителям, у которых их не было. Осенью, когда только запустили всю эту историю, мы сделали такой период, когда перед спектаклем зритель без QR-кода мог вернуть свои деньги обратно.

– Действительно ли в театр 10 февраля приходили с проверкой чиновники из департамента культуры?

– Нет, дело в том, что к нам не приходили, но мы отыграли постановку 10 февраля на свой страх и риск. И потом все-таки мы прислушались к рекомендациям и просьбе не играть спектакли. Просило именно правительство, департамент. Хоть мы и частный театр, тем не менее мы все равно работаем с департаментом, и в плане грантов, и в плане взаимодействия, дальнейшего развития.

– Не было такого, чтобы департамент культуры или другие представители власти, депутаты с угрозами просили закрыть театр в период ограничений? Не было «намеков» о последствиях после продолжения работы?

– Нет, чтобы прям так намекать – нет. Но убедительно просили об этом.

– По поводу грантов. В июле у театра было сложное финансовое положение. Правительство региона должно было выделить денежную сумму в виде гранта. Получили помощь?

– Деньги были выделены. Мы работали изначально с субсидией, рассматривали субсидию ежегодную на материально стимулирование работников театра, повышении их окладов. Нам было важно, чтобы был какой-то стимул у сотрудников работать в театре. У нас же репертуарный театр, объединение со своей труппой, со штатом сотрудников. Мне кажется, артисты должны получать постоянную зарплату, это по крайней мере честно. У наших артистов практически нет времени подрабатывать где-нибудь, потому что они заняты постоянно – у нас идет репертуар, новые премьеры.

Та модель театра, в которой мы существуем, не способна именно зарабатывать. В лучшие свои периоды, например, в Новый год, такая форма театра может уйти в ноль. И на этом все. Одна постановка – это примерно 3 млн. Мы, как правило, выпускаем в год три или четыре постановки. Также у нас не маленький штат сотрудников, аренда помещения, обслуживание всех систем коммуникаций, интернета, телефона и т.д. При этом в театре только один зал на 100 мест. То есть в день может выходить только один спектакль. Это не как в кафе, где за один столик садятся несколько человек за день, и прибыль можно увеличивать сколько угодно раз.

– Может были мысли про расширение? Возможно, о переезде?

– Такие мысли есть все время, да. Наша мечта – переехать в помещение с несколькими залами или хотя бы, чтобы там был зал, где можно играть спектакли, и репетиционный зал, которого сейчас в нынешних условиях нет. Благо сейчас сумели такое место найти, но для этого пришлось буквально «сбить ноги». Нам безвозмездно дали в пользование помещение в Доме архитектора. Причем помог человек, который имеет непосредственное отношение к этой организации – его владелец. Помещение нужно для репетиций новой постановки, премьера которой пройдет 25 марта.

То есть максимум, который можно выжать из этой лошадки, уже выжали. И вот только на этом максимуме мы можем выходить в ноль, если не учитывать локдауны, неожиданные закрытия и т.д. Но это же тоже неправильно.

А так, у нас очень командный театр. Не сказать, что это буквально семья, в тапочках никто не ходит, соблюдается субординация и уважение к режиссеру, к сцене. Но командный дух присутствует. Это замечают и театральные критики, и зрители, и режиссеры.

– Расскажите про премьерный спектакль.

– Над постановкой работает режиссер из Санкт-Петербурга, он же главный режиссер новосибирского театра Старый дом Андрей Прикотенко. Спектакль называется Покров. Это будет яркий, актуальный, изобретательный, очень «сегодняшний» спектакль.

– В 2022 году театр снова участвует в «Золотой маске». Один из ваших спектаклей («Двенадцатая ночь») попал в топ лучших гастрольных постановок. Как удалось «построить» такую сильную постановку?

– Этот спектакль посмотрен таким образом, что каждый артист знает свою роль. На минуточку, это «Двенадцатая ночь», которую в принципе невозможно выучить наизусть. Он репетировался почти полгода. Репетиции начинались как раз в длинный локдаун. Этим спектаклем мы и открылись после окончания ограничений.

Сначала это был зум с московским режиссером. Летом уже репетировали с ним воочию. В репетициях нужна была серьезная командность. Спектакль поставлен таким образом, что каждый артист знает все десять ролей. До этого никто в театре таким риском, наверное, не занимался. Имеется ввиду такая сложная постановка. Нужно быть абсолютно сумасшедшим, чтобы пойти на такой аттракцион. Это очень сложный аттракцион. Это сложно, умственно затратно, это требует высокой координации и мастерства.

– Рассчитываете на победу в этом году?

– Победа – это участие в номинации. Надо понимать, что на этом фестивале практически вся страна, и когда участвуешь в таком масштабном проекте со всей страной и входишь в 15 лучших спектаклей со всей России… Это уже победа.

Нас рекомендуют, и режиссеры о нас наслышаны. То есть, когда я связываюсь, к примеру, заранее с каким-то режиссером, и обсуждается возможность поставить спектакль в нашем театре, ни разу не слышала ни от одного – что за театр? Никитинский? Воронеж? Это вообще где? С одной стороны, это удивительно, а с другой – ожидаемо, ведь мы отдаем всех себя зрителю.

– Сколько времени в среднем уходит на создание спектакля?

– Как правило, два месяца. В это время идет репетиционный период. В период коронавируса этот период не изменился. Единственное, спектакль «Двенадцатая ночь», на который ушло полгода. Возможно, если бы не случился карантин, мы бы отказались от безумной идеи играть эту сложную постановку.

– Можете сопоставить сложности внутри театра до пандемии и уже в период коронавируса?

– В период коронавируса, если мы говорим именно об ограничениях, помимо того, что мы несем финансовые потери, мы имеем еще потери другого характера. Театр – очень сложный механизм, как маленький заводик – ты его запустил, и он работает, работает как часы, очень слаженно. Если один винтик выпадает из процесса, останавливается весь механизм. Чтобы заново запустить этот завод, нужно какое-то постепенное увеличение темпа и т.д. Поэтому мне очень жаль, что на заседаниях оперштаба, либо на каких-то других совещаниях не присутствуют именно люди культурного сообщества.

– Можно ли сравнить первую волну коронавируса и последующие?

– Первая волна проходила в растерянности, но в то же время с каким-то ощущением, желанием использовать это время с пользой. Именно поэтому мы сделали этот сложный спектакль [прим. ред. – «Двенадцатая ночь»]. Когда открылись после длинного первого локдауна, было какое-то ощущение счастья от того, что мы не провалялись на диване все это время, мы работали и получили крутой спектакль, который уже объездил множество фестивалей. Сразу же после «Золотой маски» постановка поедет в Эстонию, уже начинают приглашать этот спектакль в страны Ближнего Зарубежья.

– Есть ли у вас сейчас какая-то финансовая «подушка» на случай, если произойдет июньская ситуация?

– Мы очень ждем все-таки субсидии. Грант нам уже дали на 2021 год, и мы сейчас очень ждем и рассчитываем, что эта выплата от правительства станет ежегодной.

Пытались сделать так, чтобы деньги в виде субсидии выделялись именно на улучшение зарплаты сотрудников, но не существует такого государственного механизма, который бы позволил это сделать. То есть департамент культуры пытался где-то найти такой механизм и проработать его, но его просто нет на государственном уровне. Сейчас моя новая цель – добиться принятия какого-то закона о негосударственных театрах, и о возможности регионально помогать таким учреждениям.  Со сложностями сталкиваемся не только мы, частных театров много по стране, и есть выдающиеся, есть очень крутые, но они тоже сталкиваются с такими проблемами. В любом случае, принимать решение будет министр культуры. В свою очередь, такое предложение, я считаю, что я просто обязана донести до министерства.

– Продолжая тему законодательства, расскажите о своем отношении к проекту указа о сохранении традиционных духовно-нравственных ценностей, который выносили на голосование в Госдуме. Способен ли он улучшить работу театров?

– Нет, наоборот – никак не улучшит. Потому что речь идет о цензуре, а если культуру и искусство ставить в определенные рамки, то эти отрасли будут в стагнации, не будет никакого развития. Мы же говорим о каких-то инновационных технологиях, о развитии цивилизации. Точно также культура и искусство должно немножечко заходить вперед в будущее, и рефлексировать по этому поводу. А если культура будет находиться в рамках цензуры и у нее будет только определенный набор тем и возможностей эти темы высказывать – это все...

– Как законопроект мог бы сказаться на частных театрах?

У нас больше возможностей, но, наверное, этот законопроект работал бы на всех институтах: и частных, и государственных, в этом то и вся проблема. То есть, когда государство закрывает на локдауны – закрываются все, когда государство берет налоги – платят все, когда государство предъявляет какие-то претензии в рамках законодательства – отвечают все. А помощь-то где?

– Как государство могло бы помочь конкретно Никитинскому театру?

– Ну на данный момент, наверное, на два или три года нам бы хватило субсидии около 10 млн в год. Это, конечно, совершенно смешная сумма. А сейчас мы имеем меньше финансов, работаем с суммой в два раза меньше, чем та, о которой я говорила, и в этом году не факт, что даже 5 млн сможем повторно получить.

– Почему?

– Могут быть сложности. Я же возмутилась, выступила, неизвестно, как эта ситуация отразится.

– Поддержка от зрителя чувствуется?

– Конечно, даже через комментарии в соцсетях.

– Если говорить про соцсети, что случилось с Телеграм-каналом Никитинского театра? Длительный период на странице ничего не писали, с чем это связано?

– У нас просто нет сил всем этим заниматься, так как телеграм-канал вел лично Борис [прим. ред. – Борис Алексеев – художественный руководитель Никитинского театра], а этот сезон получился у него достаточно тяжелым в плане работы – в трех спектаклях он играл главные роли и очень сложные, очень затратные. И в общем-то он практически все время проводит на сцене. У него просто нет ни физических сил, ни возможностей даже временно заниматься этим каналом. Как только появится на это время, я думаю, канал «воскреснет», потому что есть, что говорить.

– Были увольнения из-за коронавируса? Много таких случаев?

– Нет, немного. У нас именно в локдаун было одно увольнение, и потом сразу после, но это уже не из-за коронавируса.

– Ждать ли нам каких-то кардинальных перестановок внутри коллектива театра, например, как в местном ТЮЗе?

– Нет, таких перестановок не планируется. Единственное, мысли «гуляют» относительно города Воронеж. То есть, я не исключаю, что в каком-то будущем можем перевезти Никитинский театр в другой город. Потому что пока ощущается какая-то печальность, это не радует.

– Какой город планируете выбрать?

– Я думаю про Москву. Это пока просто мысли, которые периодически перед сном посещают. Но такие мысли приходят не от хорошей жизни, не потому что не хочется заниматься этим делом, а есть какая-то грусть – закрываться не хочется, хочется развиваться. Я не вижу этого развития, хотя если все-таки Воронеж найдет возможность и место, не вижу ничего плохого в том, чтобы театр стал государственным. Театр не делает ничего маргинального или чего-то запретного, что могло бы не вписываться в рамки государственного учреждения. Мы бы продолжали заниматься своим делом с уверенностью в завтрашнем дне.

– Что бы вы посоветовали коллегам, если включится новый локдаун? Как построить работу?

– Самое главное не дать себе право ничего не делать. Я ничего не имею против отдыха, когда он происходит в отведенные для этого периоды. Творческая энергия сгорает, и потом, чтобы запустить ее заново, нужно какое-то время, а можно вообще уже этого никогда не сделать. И это такой опасный момент, своеобразное лезвие. Вижу, что наши коллеги даже в локдаун все равно проводили репетиции, все артисты все время были в театре, они не сидели неделями дома. Хотелось бы, чтобы так продолжалось, несмотря на все эти сложности, которые мы переживаем в такие периоды. Пусть меня закидают камнями, но я из тех людей, которые не верят в «удаленку».

Автор: Юлия Коннова

Фото взято со страницы в Фэйсбук Ирины Алексеевой, с официальной страницы Никитинского театра во Вконтакте