Андрей Марков: «В 90-е воронежская политика меня не манила»

Интернет-газета «Время Воронежа» продолжает проект «Мои 90-е». В этой рубрике мы пытаемся вместе с известными воронежскими деятелями осмыслить эпоху, в ходе которой прежний привычный мир был разрушен и возник мир новый, не знакомый. На этот раз с корреспондентом «Времени Воронежа» встретился первый заместитель руководителя аппарата губернатора и правительства области, которого некоторые называют «серым кардиналом» местной политики, Андрей Марков.

- Чем вы занимались, когда рухнула социалистическая система?

- Был студентом. Учился в ВГУ, на историческом.

- И как вы восприняли крах советской власти, казавшейся незыблемой?

- История вообще интересная. В 1991 году мы с компанией                были на Тянь-Шане в туристическом походе. И мы уже спускались с этого маршрута, возвращаясь в Ташкент, а навстречу поднимались профессиональные туристы, которые бегом по этому маршруту передвигались. И один из этих бегущих говорит нам: «Горбачева скинули!». Вот так я узнал эту новость.

Честно говоря, никаких особенных впечатлений не было. Лето, отдых, горы, юность – вся жизнь впереди.

А потом – закрутилось. В университете начались обсуждения политической ситуации, были споры преподавателей, в которых и мы участвовали. На занятиях и семинарах так или иначе об этом говорили.

И мне лично довелось покрутиться: и грузчиком подрабатывал, и немецкий преподавал, и даже пробовал что-то продавать, но быстро понял, что это не мое.

- Возможности и риски наступивших свобод вы оценили не сразу?

- Да буквально сразу. У нас студенчество было активным, думающим. Учился я с 89 по 94-й год – самое время глобальных перемен. Такое странное время между XIX партконференцией и расстрелом парламента. Конец 80-начало 90-х я не различаю по ощущениям. Все это время – дефицит элементарных товаров, талоны, прочие неудобства…

- Довелось вам в ту пору делать сложный выбор? Например, по какому пути пойти дальше?

- Мне было не понятно – куда идти и как жить. Я понимал, что надо хорошо учиться, набирать знаний, но что будет со мной после пятого курса – я с трудом представлял. Хорошо, что появилась возможность трудоустроиться в ФСБ – тогда ФСК: Федеральная служба контрразведки. И весь пятый курс я проходил этот отбор, и хорошо, что я его прошел. Потому что, если бы я не знал, что по окончании университета мне предстоит новая учеба, выбор передо мной был бы очень сложным.

Ведь рушилось все. Да, открылись возможности для бизнеса – но это занятие не для меня. Я себя никогда не ощущал предпринимателем.

- А политика тогда не манила? Ведь довольно значительное число молодых людей двинули в депутаты, выигрывали выборы.

- У нас же как – в футболе и политике разбираются все поголовно. Но тяги участвовать в политике у меня тогда не было. Анализировать – да: позже я даже защитил кандидатскую по политологии. Тяга к осмыслению процесса была, но лично участвовать – нет, не хотел.

- Вы сказали – появилась возможность уйти в органы. А как такие возможности появляются?

- Туда нельзя попасть с улицы, по объявлению. При этом можно прийти в приемную, с тобой пообщаются. Но в любом случае будет проверка, очень длительная – до года, а у кого и больше. Кадровая служба присматривается к людям, ищет, находит, подбирает. Вот так и меня подобрали. Я думаю, была чья-то рекомендация, а дальше – проверка.

Вообще у меня есть свой взгляд на историю органов в 90-е. Они, может быть, больше всего пострадали при сломе режима и системы.

- Интересное суждение.

- Они из элиты советского режима вдруг стали красной тряпкой для новой власти.

- Может, дело в том, что, будучи организацией тайной, они вдруг оказались на виду и были к этому совершенно не готовы.

- Это тоже имело место, но я о другом. По большей части там состояли абсолютно достойные люди. Но в одночасье служба в органах госбезопасности перестала быть престижной. И в материальном смысле (по полгода зарплату не платили), и в моральном. Раньше туда все-таки пытались пристроить высокопоставленные люди своих детей, родственников. А в начале 90-х возможности открылись великие для тех, кто мог ими воспользоваться, наша же служба оказалась как бы под прицелом. И, на мой взгляд, это способствовало очищению органов – сюда пошли служить не из соображений пошлого престижа, а те, кто считал, что этим можно принести пользу Отечеству.

И вот поколение, которое пришло в госбезопасность в 90-е, мне кажется, очень качественное. Оно было готово к сложностям, но не боялось их.

- Тем более что идейной составляющей уже не было.

- Почему? Была.

- Я говорю о той идее, из-за которой КГБ называли вооруженным отрядом КПСС.

- А меня чаша сия миновала. Я этого не застал. Но насчет идейности я бы поспорил. У нас была и остается большая идейность. Это не идеология партийная, а отношение к стране, к тому, что происходит, служение государству.

- Почему, вы думаете, общественное стремление к переменам так быстро исчерпало себя?

- А сколько можно хотеть и ждать перемен? Год, два, три. А все делается только хуже и хуже. Именно поэтому те лидеры, которые были популярны в конце 80-начале 90-х постепенно сошли на нет, а потом вообще получили известную кличку «демшиза». Покричать о переменах – это хорошо, но большая часть людей хотят жить простой, нормальной жизнью. А для этого надо трудиться, а не на митинги ходить. А возможности трудиться лидеры той поры людям не предоставили, поэтому общество их и отодвинуло на обочину и пошло тем путем, каким считало нужным.

Я хорошо помню брошюру моего учителя, профессора Виктора Александровича Артемова «О демократии». Там, в частности, сказано, что демократия, в сущности, очень простая вещь: ты обладаешь всеми правами и несешь полную ответственность за то, как этими правами распоряжаешься.

- Какими вам сейчас видятся события и тенденции 90-х годов? Правильно ли взвешивать, чего там было больше – плохого или хорошего?

- Если подумать, это достаточно страшные годы, особенно, когда начались чеченские события, поднялась волна терроризма. Я не был в подразделении по борьбе с террором, но мы все занимались этой бедой. Вспомните эти взрывы домов, эти ночные дежурства, этот страх. Перенапряжение было огромным. Плюс – разгул преступности.

А в целом оценка…Знаете, в моем представлении даже исторические периоды выражаются в каких-то красках или тонах. Вот про 90-е у меня очень мало ярких, солнечных красок. Больше серого, больше мрачного. Почему-то кажется, что тогда всегда шел дождь. А яркие вкрапления связаны либо со студенчеством, либо с личной жизнью. А в целом для меня 90-е – серые и пасмурные.

- Как историк, что вы думаете: такое развитие событий было естественным ходом вещей?

- У всего, что происходит, есть свои причины. Но всегда можно вносить какие-то коррективы – и это уже зависит от людей. По моим ощущениям, было сделано очень много ошибок. Но теперь уже их не исправить, потому что общество изменилось. Но уверен, что можно было пойти немного другим путем.

- А от кого это зависело?

- От лидеров, от тех, кто оказался у власти, конечно. Общество было готово к переменам. Но, к сожалению, в решениях власти преобладало много скрытого от общества. Назовем это так  - шло первоначальное накопление всего. И большинство людей в этом не участвовало.

- Когда вы начинали учиться, в исторической науке была в ходу теория о последовательной схеме общественно-исторических формаций: феодализм, капитализм, социализм… Если рассуждать в этих категориях, как можно назвать общество, которое у нас сформировалось после социализма?

- Теория эта, конечно, небесспорная. А я ведь не практикующий историк. Но я бы не стал говорить о том, что у нас новое общество уже сформировалось. Оно находится в переходной стадии. У меня были замечательные преподаватели. Один из них – профессор Михаил Дмитриевич Карпачев. Он спрашивал у нас: где причины восстания декабристов? Мы пытались отвечать что-то по учебникам. Карпачев: нет, первая причина – указ о вольности дворянства, 1762 год. Михаил Дмитриевич нам объяснял: для того, чтобы произошло подлинное изменение сознания, нужно 60 лет и три поколения.

Да, у нас сейчас общество другое, несоветское. Но в любом случае, пока еще не прошло даже одно поколение. Смотрите, старшее поколение, сформировавшееся при советской власти, оно действует, и во многом находится у власти. Мое поколение многие называют потерянным. Наши возможности ограниченны, в 90-е мы должны были перенимать чей-то опыт, а опыта не было. Кто-то смог реализовать себя в бизнесе, но это единицы.  А с точки зрения участия в жизни страны, влияния на события мы действительно оказались потерянным поколением. Но стараемся найти себя. И только наши дети, которые родились в конце 80-90-е годы, они являются носителями совсем других идей и ценностей. И другого отношения к жизни, к свободе, к ответственности. Хотим мы этого, не хотим – они другие. Но для того, чтобы общество стало другим, это новое поколение должно стать определяющим, доминирующим. Тогда и можно будет говорить о завершении цикла из трех поколений. Как это будет – я спрогнозировать не могу.

Мир ведь меняется на глазах. Когда мы входили в жизнь, компьютеры занимали целые здания. А сейчас у меня на ладони телефон, в котором возможностей больше, чем, наверное, во всем управлении ФСБ в 90-е годы.

Автор: Герман Полтаев