Александр Романович: «Воронежцы четко разграничивают демократию и порядок»

Интернет-газета «Время Воронежа» продолжает проект «Мои 90-е» - серию бесед об эпохе самых больших перемен новейшего времени. В этот раз на наши вопросы отвечает исполнительный директор института общественного мнения, участник Клуба воронежских политологов «Квалитас» Александр Романович.

- Чем вы занимались, когда рухнула социалистическая система?

- А когда она рухнула? Все-таки тогда в каждый год вмещалась эпоха.

- В принципе, за точку отсчета, наверное, можно считать август 1991 года, когда последствия стали необратимыми.  

- Для меня в целом 91-й год был определяющим. Осознав себя хозяином собственной судьбы, я круто изменил свою жизнь. В ту пору я – инженер-строитель - работал на заводе «Процессор». Зарплата моя была чистыми – 115 рублей. В то время на эти деньги что-либо купить было невозможно. Плюс ее не платили месяцами. А у меня - маленький ребенок.

И тут приходит товарищ, говорит: я открыл кооператив строительный; приходи ко мне, я тебе в первые три месяца буду платить по 200 рублей, а дальше ты уже сам себе будешь зарабатывать. Я решился, чем поверг в шок свою маму. Для нее, человека советской формации, это было ужасно: «Как – ты уходишь с государственного завода неизвестно куда?! Ты держись, Сашка, все наладится, отработаешь на заводе 25 лет, и у тебя пенсия будет 132 рубля!». К сожалению, я маму огорчил. И с первого же месяца начал зарабатывать.

Но, наверное, это скучно – рассуждать о том, чем я занимался в то время. Интересно ведь вообще, что тогда происходило.

- Признаюсь, это и есть цель нашей беседы.

- Так вот. Сейчас стало хорошим тоном дурно отзываться о 90-х годах. Проклятые, лихие, ужасные - как там еще их называют? А я не увидел ничего страшного в тех 90-х. Это был второй этап надежды.

- А первый?

- 1985-й год. Эйфория, перестройка, гласность. Мы узнали очень много нового. И что Ленин, оказывается, не святой, и партия – не такой уж и рулевой, и что с экономикой в стране беда. Сейчас говорят, что в 90-е нечего было есть. А это было не в 90-х, а в конце 80-х. В 90-е как раз по-другому было: товар появился, вот с деньгами у многих была напряженность.

И вот, при всей гласности и эйфории, выяснилось, что нам нечего есть, не во что одеваться и даже нечем мыть руки – ведь и мыло распределялось по талонам.

При всем том, в то время мы практически рождались заново, поскольку все, что нам внушали со школы, что считалось прописными истинами – все это оказалось совсем неверным. Или, по крайней мере, не совсем верным.

Это открытие вызвало смятение в умах. Но с другой стороны, все мы дышали воздухом свободы, нас обдувал тот самый ветер перемен, о котором пела группа «Скорпионс». Не уверен, доведется ли нынешней молодежи, да и будущим поколениям испытать те чувства, которые обуревали нас. Такое, наверное, происходит крайне редко.

- Вы имеете в виду огромную надежду всего общества на то, что все скоро будет хорошо?

- Не совсем. Трудно ощущением свободы удивить страны с устоявшейся демократией. Они свои общества строили долго, по кирпичику. А у нас это случилось очень быстро. И у очень многих вызвало чувство огромного счастья.

А 90-е годы – это уже второй этап, когда пришла экономическая свобода. Для большинства людей – это ужасно. Они помнят, как остались без работы и не могли никуда устроиться. Но такие вещи были неизбежными. И период, действительно, был очень сложным – слом привычного порядка вещей. Но с другой стороны, появилась возможность сделать что-то реальное. Причем для этого не надо было иметь семи пядей во лбу, достаточно было одной смелости.

- Кажется, это качество в цене во все времена.

- Я говорю о смелости, которая позволяла взяться и сделать что-то, чего до сих пор никто не делал. Это потом, чтобы заниматься бизнесом, стали нужны связи, умения, талант, в конце концов. А в ту пору и одной смелости хватало.

Мне запомнились слова, сказанные тогда известным музыкантом Петром Мамоновым: мы живем в уникальное время; воткни в землю черенок от лопаты, он через день цвести начнет.

Уверяю, экономическая ситуация была именно такой, я – свидетель. К сожалению, сейчас все иначе. И тот черенок очень сильно усох, и листья опали. В реалиях сегодняшнего дня, по-моему, предпринимательство – абсолютно бесперспективное занятие. Это я говорю, как социолог и маркетолог. А тогда – многие с охотой проявляли инициативу. Мой товарищ, работавший на ТПМ, стал выпускать мебель в своем гараже. И ее покупали.

Другой пример. На заводе Дзержинского я занимался строительными работами в составе кооператива. Нас попросили подготовить несколько комнат в заводском общежитии, которые хотят взять в аренду молодые кооператоры, чтобы какие-то табуретки производить. Мы помогли, эти кооператоры пришли, начали строгать свою мебель. Сейчас эти кооператоры называются компанией «Ангстрем».

А в современных условиях повторить путь того же «Ангстрема» невозможно.

- С вашим воодушевлением не согласятся те, кто считает, что в 90-е их обманули с ваучерами и ограбили.

- Я не стану уходить в политэкономию и рассуждать, насколько целесообразно было проводить приватизацию именно таким образом. Но хорошо помню, как говорил своим знакомым: не несите вы ваши ваучеры в «Русский дом селенга», «Хопер-инвест», МММ. А куда нести? Да хотя бы в «Газпром», говорил я. И сам отнес туда, и нескольких друзей уговорил. И они на приватизацию не ругаются. Один из них на свои «газпромовские» акции потом смог сыну дать прекрасное образование. Знаю и других людей, которые благодаря такой приватизации смогли начать свой бизнес и успешно его развивать.

В общем, именно в 90-е, хочу сказать, появилась надежда, что у нас помимо гласности будет еще и цветущее с точки зрения экономики государство. Да, рушились старые нерентабельные заводы, но взамен приходили те же «ангстремы» - молодые, энергичные люди, готовые к труду.

В чем я соглашусь с критиками 90-х – в том, что криминальная ситуация, действительно была ужасающая. Но это, в общем, тоже закономерно: так бывает всегда в эпоху крутых перемен.

- Еще какие-то открытия вы для себя сделали в 90-е?

- Разумеется, произошел сильнейший слом сознания. Рушились устои, казавшиеся незыблемыми. Люди были вынуждены приспосабливаться к новым условиям. Помню, как многие из тех, кто вышел со своим нехитрым товаром на воронежские «блошиные» рынки, стыдились этого неимоверно. Через много лет такая предприимчивость стала предметом гордости. А тогда слова «предприниматель», «бизнесмен», «коммерсант» были вполне ругательными.

В общем, менялось отношение людей к власти, к работе, менялись даже отношения между людьми. При этом само значение человека, переставшего быть винтиком системы, несомненно, поднялось.

И эти два фактора предопределили то, что я в итоге пришел в профессию социолога, которой и занимаюсь по сию пору.

Был, впрочем, и третий фактор, сугубо субъективный. Везде, где я работал – строительство, предпринимательство – я понимал, что мои знания, моя эрудиция, мой, какой ни есть, а интеллект реализуются процентов на 20-25, не более. Брала досада – как же так? А я ведь с детства увлекался политикой, внимательно читал газету «Правда» и ночами слушал «Голос Америки».

В общем, хотелось быть полностью востребованным. Так получилось, что первой в эту профессию пришла моя супруга, благодаря выдающемуся социологу Сергею Хайкину. Я с интересом и даже с завистью смотрел за ее работой. И понял – здорово, востребовано, интересно. Когда, допустим, власти обращаются к социологам: надо принять решение по такой-то проблеме, проведите, пожалуйста, опрос, выясните мнение людей. В конце 90-х я оставил коммерцию (в которой вполне преуспел) и сосредоточился на социологии. И совершенно счастлив, поскольку считаю, что у меня одна из самых интересных работ на свете.

- Что ж, тогда вопрос социологу. Почему общество, охваченное такой эйфорией, так быстро утолило свою жажду перемен?

- А что значит быстро? Мне кажется, дело в том, что ожидания были слишком завышенные. Та стремительность, с какой произошел слом старой системы, как будто подсказывала, что новые хорошие времена тоже придут почти сразу. И когда умные экономисты – Явлинский, Гайдар – говорили, что мы достигнем уровня среднеразвитых европейских стран лет через 20, - народ их за эти слова сразу не любил.

И не получив быстро того, о чем мечталось, население в массе своей ополчилось против своих же кумиров. Те, кто превозносил Ельцина (к которому у меня, мягко говоря, сложное отношение), мгновенно стали требовать: «банду Ельцина под суд».

А те предприниматели, которые пытались в 90-е выстроить новую экономику, тоже постепенно отошли от дел. Кого-то отстрелили, у кого-то «отжали» бизнес, кто-то уехал, кто-то скурвился. И в результате мы имеем то, что имеем.

- Ваш институт общественного мнения «Квалитас» с 90-х годов регулярно задает воронежцам вопрос: что, мол, для вас важнее – демократия или порядок?

- Вопрос нами нарочно поставлен провокационно.

- Понимаю. И всегда-то большинство воронежцев выбирают порядок. А вообще хоть кто-то из респондентов говорит, что одно не исключает другого, а скорее наоборот?

- Очень редко. Такую формулировку мы придумали, потому что хотели поставить человека перед четким выбором. И люди не возмущаются формулировкой, потому что тут не они идут за нашим вопросом, а, напротив, мы идем за их пониманием. А воронежцы четко разграничивают демократию и порядок. В их понимании порядок – это нулевые, Путин, то есть альтернатива 90-м и Ельцину, когда была демократия.

Периодически мы опрашиваем воронежцев по поводу демократии более подробно. И вот тут многие начинают путаться. Большинство считает демократию вседозволенностью, выражая самим же себе полное недоверие.

В 90-е у людей была надежда на себя – она не оправдалась. И теперь все надежды связаны с властью. Потому и молодые люди сейчас не хотят идти в предприниматели, в ученые, становиться специалистами в каком-нибудь деле. Большинство из них хотят идти в чиновники. Ведь уже сложилось убеждение – чтобы стать чиновником звезд с неба хватать не надо. Несправедливое, конечно, но характерное.

Автор: Герман Полтаев